Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Поет, будто соловьи в окрестностях Шуши», — говорили о нем приехавшие на свадьбу шушинцы.
В саду соорудили огромный шатер, где усядутся мужчины; женщины собрались в самой большой комнате дома.
Трое поваров сбивались с ног, несмотря на помощь многочисленных слуг. Щедрый стол, словно нет ни разрухи, ни голода, будто не бродят еще по дорогам тысячи беженцев, не успевшие вернуться в родные места. Гости ели с аппетитом, но еда не убывала, слуги несли все новые и новые блюда.
Один ансамбль музыкантов сменялся другим. Не успеет кончить петь ашуг о злоключениях несчастной любви, излагая знаменитое народное предание, как другой выходит на середину шатра и, ударив по струнам саза, начинает петь героическую песнь об удальстве молодого воина.
Потом на возвышение поднялся Хан Шушинский, и понеслись над Союкбулагом карабахские лирические песни. Его голос переливался и звенел, приковывая к себе слушателей.
Веселье лилось рекой. Начались танцы.
«Шабаш! Шабаш!» — кричали танцующие, и зрители доставали из карманов деньги и давали их тем, кто танцевал (это и есть шабаш). На специальном подносе, стоявшем на столе около музыкантов, росла горка денег.
Гости из Учгардаша отличались своими круговыми танцами — взявшись за руки, они шли в хороводе, удивляя ловкостью зрителей.
После некоторой суеты и переговоров учгардашцы привели за руки невесту, ее сопровождали Салатын-ханум и моя хозяйка.
Зазвучала мелодия свадебного танца жениха и невесты, и Дарьякамаллы и Мехмандар-бек вышли в круг. Сначала музыка вела их за собой медленными, плавными шагами, но потом темп убыстрился, и присутствующие залюбовались удивительно красивой парой, словно специально созданной всевышним друг для друга. Когда танец закончился, молодых засыпали деньгами: шабаш что надо! Музыканты были с лихвой вознаграждены за свою игру.
«Если бы хоть малая часть этих денег была у нас в тяжкие для нашей семьи дни, — с горечью думал я, — и отца бы вылечили, и мать спасли. И сейчас я бы смог помочь несчастному Абдулу и девочкам…»
А потом при виде Салатын-ханум я вспомнил ее мужа, прячущегося где-то в дальнем конце усадьбы. Каково ему сейчас? Доносятся ли до него звуки свадебного веселья?
Салатын-ханум сбилась с ног, следя за тем, чтобы всего было вдосталь и все шло по заранее намеченному плану, но тут я заметил, как она наполнила тарелку пловом, прикрыла ее салфеткой и, воспользовавшись суматохой после танца, когда гости торопились занять за столом свои места, поспешно выскользнула из дома. Прячась, она направилась в сторону камышей.
Я с другими слугами менял тарелки у гостей, грязные относил на кухню и мыл. Досада брала меня: не всех ашугов мне удалось послушать, а такая возможность представляется редко.
Но как чуток был Имран в этот день!.. Я вдруг поймал на себе его внимательный взгляд и не успел опустить в таз с горячей водой тарелки, как он наклонился ко мне и шепнул:
— Иди в шатер, иди послушай! Я знаю, ты это любишь.
Я не заставил его повторять и тут же побежал в шатер. У входа толпились слуги, но я решил протиснуться вперед. Я оттер какого-то человека плечом, он обернулся, рассерженный, и только я хотел извиниться, как он поздоровался со мной. Это был один из учгардашских слуг Вели-бека.
— Тебе говорили уже? — спросил он меня как-то неопределенно.
— Что говорили? — Я похолодел от страха.
— Ты прости, но я должен сообщить тебе горестную весть, — шепнул он мне, — младшая дочка Абдула тяжело больна.
Я отпрянул:
— Жива?!
— Да, ты не волнуйся, — успокоил он меня. — Но просили передать, если увижу тебя, чтоб ты обязательно приехал, она хочет тебя видеть.
ГОРЕСТНАЯ ВЕСТЬ
Глаза мои застлала пелена. «Что за жестокая судьба досталась моим близким! Неужели мало было жертв, что ангел смерти Азраил захотел и ее увести?.. Умерли мать, дед, бабушка этой маленькой девочки, что же еще надо всевышнему?» — возроптал я.
В тупом отчаянии, никого не видя, натыкаясь на людей, я вернулся на кухню. Удивленный Имран воззрился на меня:
— Почему ты пришел? Что случилось?
Я рассказал ему о сообщенной мне вести.
— Я должен немедля идти в Учгардаш!
— И напрасно, — сухо оборвал он меня, — что ты можешь сделать? Ты же не доктор! Сегодня особенный день для Вели-бека, тебе нельзя отлучаться.
Ну и странный человек! Все его помыслы — о благополучии своего бека, ради него он готов на все. И чтоб с такой черствостью откликаться на мою беду?!
Я вошел в комнату, где веселились женщины, и отозвал в сторону нашу ханум. Она с удивлением и непониманием слушала меня. Тогда я решительно сказал, что хочу тут же идти в Учгардаш. Она кивнула мне, не проронив ни слова и не предложив денег на расходы. Что за люди?! Ведь я верой и правдой служу им! Работаю не покладая рук! И вот вам!..
Вдруг я почувствовал, что кто-то взял меня за локоть. Я оглянулся — это была Салатын-ханум.
— Что случилось? Куда ты собираешься идти?
Я рассказал ей обо всем без утайки и о том, что обижен на Вели-бека. Салатын-ханум потянула цепочку, которая вилась вокруг ее шеи, и в руках у нее оказался длинный бархатный кошелек, прикрепленный к цепочке; открыла кошелек я достала из него деньги.
— Вот тебе, — протянула их мне, — молись всю дорогу за моего мужа!
Я поблагодарил Салатын-ханум и вышел из дома.
Весь двор и сад были ярко освещены, звучала музыка, слышались веселые голоса. Не оглядываясь, я поспешно вышел за ворота.
Темень ослепила меня, хотя дорога была мне знакома, я шел на ощупь, то и дело спотыкаясь и проваливаясь в выбоины.
До реки Каркар было трудно идти, но как только я вброд перешел реку по скользким камням, дорога показалась мне более легкой. Когда я был в Карадаглы, взошла луна.
Я вошел в Учгардаш с первыми лучами солнца. Открыв дверь в комнату Абдула, я в тот же миг понял, что опоздал: старшая девочка плакала над сестренкой. Она сидела возле укутанного в черный материнский платок маленького тельца, которое лежало на коврике посредине комнаты. Девочка взглянула на меня старушечьими глазами: в них была недетская скорбь. В ее плаче я слышал укор себе, что не увез их вовремя в горы, возможно, она бы тогда не умерла.
Абдул, еще более похудевший, неподвижно сидел в углу
